А он засмеялся опять и обласкал Эллу таким взглядом, что у нее ослабли ноги и она ухватилась за него — невольно, не нарочно, но обоих тряхнуло током.

— Ого! — вдруг охрип он. — Ладно, буду ждать до полдевятого.

— Я приду.., обязательно, — шепотом пообещала Элла и робко подняла глаза. Он пристально смотрел на нее, не смеялся, даже не улыбался.

— Ну иди… До полвосьмого!

— Вить, а ты когда приехал? — Не было сил уйти, не видеть этих серьезных и слегка все-таки испуганных глаз.

— Приехал? А вчера. И с ходу…

— Что?

— Втрескался!

— В кого?

— В тебя — в кого! Ну иди уже, иди, наври бабке… А то я за себя не ручаюсь.

И Элла отчетливо поняла — второй раз не за горами.

Когда она явилась домой, у бабушки уже дым стоял коромыслом — она пекла на заказ свои потрясающие кексы с цукатами.

— Элка, где тебя носит? Обедать будешь?

— Нет, не хочется!

— Что значит — не хочется?

— Я потом… Что нужно делать, ты скажи, а то мне надо сегодня…

— Мне тоже надо пораньше освободиться. Люсик пригласил меня на концерт Пьехи.

— Да? — возликовала Элла.

— Да! В кои-то веки додумался! Не отказываться же, правда?

— Конечно, что ты, ба!

— А у тебя-то какие планы, а?

— Да мы с Юлькой договорились в кино сходить.

— А, дело хорошее.

— Ба, а после концерта ты сразу домой или как?

— Не знаю еще, а что?

— Да нет, просто… Чтобы знать, ждать тебя или нет?

— Ну и вопросы ты бабке задаешь, — тряхнула головой Евгения Вениаминовна, — ужас просто!

— Но если у меня бабка такая, — счастливо засмеялась Элла.

Бабушка ушла рано, чтобы доставить кексы заказчику на дом, хотя обычно этого не делала, но сегодня был особый случай — концерт Пьехи, и Люсик заехал за ней на своем «Москвиче». Элла бросилась в ванную, горячей воды, конечно, не было, да и холодная текла еле-еле, но она все-таки помылась, накрасила глаза и вытащила из дальнего ящика новый импортный лифчик с кружавчиками — у нее был уже четвертый номер! Она ни о чем не думала, действовала как автомат, а внутри все дрожало… Потом вдруг она замерла, закрыв глаза, вспомнила Витькин серьезно-испуганный взгляд и сама себе сказала, причем вслух:

— Любовь с первого взгляда.

Ровно в половине восьмого она подбежала к булочной. Витька курил, стоя у витрины, которую уже украшали к Первомаю. Красные драпированные тряпки и портрет генсека Андропова.

— Привет!

Витька резко обернулся.

— Бля! — вырвалось у него.

Элла застыла. Что он говорит? (Тогда еще не придумали спасительное словечко «блин».) — Ох, прости, Элюня, вырвалось! Ты так шикарно выглядишь, просто слов нет! — Он ласково погладил ее по руке повыше локтя. Она задрожала. — Ну чего? Пошли? Бабка тебя легко отпустила?

— Она сама пошла на Пьеху.

— Здорово!

В кино показывали скучнейший фильм о конфликте хорошего парторга с не очень хорошим главным инженером металлургического комбината, но им не было до этого дела. Они целовались как безумные, сидя в последнем ряду.

И Витька распускал руки. Но ничего слаще Элла еще не испытывала. К тому же он шептал ей в ухо ласковые слова, некоторые из них ее шокировали, пугали, но тем упоительнее было все остальное.

— Элюня, ты цепочка? — вдруг прошептал он.

— Нет, — сразу и гордо ответила Элла.

— Не врешь?

— Нет.

— Что же ты молчала? Пошли отсюда скорее!

— Куца?

— Ко мне, у меня мать в ночную.

Он схватил ее и поволок из зала. Они ни о чем не говорили, а, взявшись за руки, бежали бегом.

Но на подходе к их двору Элла вдруг опомнилась:

— Вить, подожди, нас увидят!

— Факт.

— И вообще, я не могу к вам идти…

— Но что же делать? А давай на все плюнем! Какое их собачье дело? Ты хочешь пойти со мной?

— Хочу!

— Тогда пошли!

— Нет, давай не так…

— А как?

— Ты иди в наш подъезд, как будто к Севке идешь, а я потом…

— Годится!

Он ждал ее у их двери, она никак не могла попасть ключом в замок, у него тоже тряслись руки, но наконец они вошли в квартиру, где вкусно пахло кексом. Бабушка всегда умудрялась испечь маленький кекс для внучки из материала заказчика.

Но тут Витька обнял ее, прижал к стене и стал расстегивать «молнию» у нее на юбке. И Элла увидела золотых пчел, совсем таких, как на покрывале в воображаемой ленинградской спальне Ивана Аркадьевича. Это было так красиво!

Она сошла с ума! Второй раз превзошел все ее ожидания. У Витьки был опыт, и Элла, как и весь двор, знала, откуда этот опыт. Ему едва стукнуло четырнадцать, когда его затащила к себе в постель не слишком молодая, но весьма любвеобильная дама — жена капитана дальнего плавания. Капитан, далекий от идеала женщин — слепоглухонемым он не был, — узнав о том, что Тамарочка спуталась с четырнадцатилетним пацаном, пришел в ярость, избил жену до полусмерти, но не развелся — это могло повредить его карьере, а переехал с Пушкинской куда-то в новый район. Больше Тамарочку никто в их дворе не видел. Но вскоре Витьку арестовали по подозрению в краже. Его мать была уверена, что это дело рук капитана. Короче, Витьке дали три года, и последние полгода он досиживал уже во взрослой колонии, — Витечка, — спрашивала Элла, глядя в его невозможно красивые и очень любящие глаза, — Витечка, ты и вправду ничего не крал, а?

— А если б крал, ты бы меня меньше любила?

— Нет, наверное, но все-таки…

— Да не крал я, не крал! Вон и на работу меня взяли, и вообще я завязал!

— А с чем завязал, если не крал, а?

— Ну, Элка, тебе бы прокурором быть! — восхищался Витька, так и не ответив на ее вопрос.

Она понимала: что-то там все же было. Он никогда ни словом не обмолвился о зоне, а если Элла спрашивала, твердо и неизменно отвечал:

— С этим покончено, Элюня! И вспоминать не хочу!

— Но ты теперь возьмешься за ум?

— Элюня, кончай с нотациями, иди лучше ко мне!

Это и вправду было для нее лучше всего, она совсем не могла без него жить, но некоторое время, месяца два, им удавалось таить свой безумный роман от всех. Когда кончились занятия в школе и Элла с бабушкой перебрались на дачу в Аркадию, все стало еще проще. Каникулы — святое время!

Утром Элла убегала на пляж, купалась, плавала, загорала, а потом, оставив на пляже свое полотенце и книжку, тихонько смывалась. В условленном месте ее уже ждал Витька со своим стареньким мотоциклом, подарком старшего, брата, живущего в Ильичевске. И они мчались в крошечный, полуразвалившийся курень на Четырнадцатой станции. Они никак не могли насытиться друг другом.

А однажды, наврав бабушке с три короба, она уехала с ним на Каролино-Бугаз, туда, где Днестр впадает в Черное море. В будни там пустынно — и вместо тесного, не слишком опрятного куреня к их услугам было море, небо и песок. И солнце, конечно!

Они загорели дочерна.

— Элюня, — сказал вечером Витька, когда они сидели у костра, — давай поженимся, а?

— Давай! — легко согласилась Элла. — Но нас не распишут! Мне же только пятнадцать.

— Черт, я когда на тебя смотрю, не верю просто.., ты такая… И буфера у тебя как у…

— Не смей так говорить! — оскорбилась вдруг Элла.

— Ладно, прости. Титечки…

— Прекрати!

— Ладно, ты лучше скажи, пойдешь за меня, а? Если скажешь «да», я знаю, как быть, чтобы нас расписали.

— И как?

— Ребеночка заделать!

— Спятил, да?

— Почему? Все продумано. Заделаем ребеночка, как только дадут справку о беременности, пойдем получим разрешение, и ты еще успеешь сделать аборт!

— Аборт? — возмутилась Элла.

— А что такого? Это небольно, говорят, бабам дают веселящий газ — и это кайф! Правда, потом неделю трахаться нельзя… Но как-нибудь потерпим.

— Мудак! — сказала девочка из приличной семьи.

— Думаешь?

— Уверена!

— Значит, не хочешь замуж?

— Замуж хочу, а аборт не хочу! Давай лучше знаешь как сделаем?